Тополиный день  30.10.2017 18:49

    Городок, где Татьяна  проводила лето, был небольшой, всего на шесть остановок. Она уехала из него давно, 18 лет назад, когда поджарые  девяностые  пролетели по нему, будто  ураган "Ирма" по Доминикане. Магазины с  пустыми прилавками... Бесконечные очереди   за маслом,  яйцами,    стиральным порошком... Зарплата раз в полгода, жизнь за счёт   пенсии родителей,  огородов, рыбной ловли.   Огромные пустыри на месте  разворованных предприятий...  Сожжённые  дотла лесные массивы вокруг города... Разруха, разгул преступности, пьянство, беспредел... 

      Татьяна шла по песку, от которого давно отвыкла, и думала, что такой летней жары и ветров, появившихся после того, как сгорели все леса вокруг,  она уже давно не помнила. Город  впервые за много лет масштабно благоустраивали, и на центральной улице велись   строительные работы. Всё было перерыто, перекопано.  Все дни до глубокой ночи рабочие укладывали брусчатку, асфальтировали дороги.  К утру песок, принесённый ветром, толстым слоем покрывал новый тротуар  так, что  прорабы   не могли найти  и следов выполненных работ. Под матерки прорабов и бормотание  оправдывающихся рабочих о том, что они точно уложили брусчатку накануне  вечером,  Татьяна шла на рынок мимо гор щебёнки, песка, строительного мусора, обходя самосвалы, катки, асфальтоукладчики.

       В городе, всегда тенистом и зелёном,  начинавшемся в её памяти  с раскидистых тополиных аллей, было непривычно пустынно. Она жалела старые осокори, сваленные   по обеим сторонам дороги.   Сколько она помнила себя, эти могучие, величавые богатыри  росли здесь всегда, каждую весну они трогали сердце  новой зацветающей жизнью, летом  поглощали пыль и городской шум, давали тень,  осенью  радовали   ковром из разноцветных листьев.   Как можно было уничтожить  такую красоту?

       Теперь зелёные великаны лежали, распиленные на части, а вдоль дорог остались стоять   пеньки с потемневшими срезами да   невысокие стволы осокорей, нещадно обрезанные, обескровленные, собирающие силы для новой жизни.  Татьяна с горечью подумала, что зимой многие из них погибнут.

        Местные жители давно уже окрестили рубщиков тополей зондеркомандой,  в один голос повторяя, что все  деревья можно было окультурить и оставить жить. На месте вырубленных деревьев разбивались газоны, высаживались саженцы-хворостинки, которые  засыхали под палящими лучами летнего солнца.   Женщина  жалела эти  тоненькие прутики, в которых пряталась ещё не начавшаяся жизнь. Им  уже не суждено   стать     могучими стволами, которые будут стоять,   развесив кроны, раскинув могучие  ветви, сверкая на солнце яркой, глянцевой  зеленью густой листвы, омытой  щедро ливневым дождём.  Она заметила у газона оставленный кем-то черенок деревца, наклонилась  и увидела на нём несколько  живых почек. Татьяна вспомнила ни с чем не сравнимый  запах тополей после дождя, слегка смолистый аромат тополиных почек, неистребимый запах весны, детства... Подняла черенок и взяла с собой.

         Она шла, и некогда родные ей улицы детства без тополей казались   чужими, лишёнными воздуха и жизни, а дни, проведённые  в   городе, однообразными и скучными. Делать ничего не хотелось.   После  толчеи большого города казалось странным, что здесь никто никуда не спешил, что даже время здесь текло медленнее. Татьяне  вдруг пришло в голову, что лет через пять, когда она приедет сюда опять,  весь город, некогда утопавший в зелени,  срубят, закатают в асфальт и будет одна большая парковка да  огромное кладбище в северной части города, в которое сольются нынешние три. Одно старое, тенистое, с раскидистыми соснами, с ещё встречающимися гробницами-часовнями и голбцами. Поколения поменялись, и за многими могилами на нём уже перестали присматривать. Второе — кладбище Красных партизан с краснозвёздными стелами и обелисками, а третье — действующий городской некрополь, где и был похоронен  брат. Вот к его-то могилке и были прикованы все её мысли со вчерашнего дня.

        До отъезда оставалось всего пять дней, но ей нужно было в эти дни выполнить задуманное. Решение созрело, оформилось ясно и окончательно, когда она, возвращаясь с рынка и проходя мимо магазина похоронных принадлежностей,  вдруг взяла  да и зашла туда. Зачем? Ну вот как потянуло... Зашла и сразу увидела крест. Он был кованый,   нарядной формы, с виноградной лозой.  И теперь до своего отъезда ей надо было благоустроить последний приют брата, погибшего в те самые 90-е. И причиной тому послужил не  старенький крест, поставленный на могилку сразу же во время похорон много лет назад,  не  проржавевшее снизу  надгробье и не тесная незатейливая оградка на самом краю кладбища.  Оградка была тут ни при чём: что он, покойник, убежит, что ли?  И расположение захоронения  ни при чём: могилка  — это ж   не последнее жильё усопшего,  а место воскресения человека. А Бог воскресит с любого места.

         Что-то другое, ещё непонятое, не оформившееся в мыслях, мучило её... мучило годы, когда она вспоминала брата. Она, конечно, знала, что родные осуждали её за то, что она не поставила брату хороший памятник в своё время.  Мол, на севере живёт, а денег на памятник  нет. Но   как представит она себе, как он  потащит  эту махину  на себе в Судный день, так вся душа  противилась этому. А крест,  всё-таки, —  и опора усопшему, и хоругвь.

       В это лето, как ни странно, она полюбила бывать  на городском кладбище и ходить  на него пешком. Для неё сейчас это был  другой мир, где не было  спешки,  споров и раздоров, где она отдыхала  от всего суетного.   Здесь её мысли  текли  ровно, без спешки, и думалось  почему-то  только о хорошем. 

        Людей на кладбище, как обычно, среди недели почти не было. Кто-то с другого краю, у самого леса, ходил туда-сюда, как маятник у часов, видно, не мог найти родную могилку, сердешный...  Чуть в стороне от огромного мавзолея, шатром, с разноцветными балясинами, какая-то старушка сидела на скамеечке у небольшого холмика   с крестом-домовиной. Иконка под двускатной крышей  была литая и располагалась в небольшом деревянном киотике с резным навершием. Татьяна подумала  о том,  что  у брата    нет   скамейки... Придёшь проведать, а в тесной оградке и  развернуться негде, не то что присесть, задуматься... Да и не ходила она сюда часто...

         Они с братом никогда не были особенно близки в юности,    сказывалась разница в возрасте,  потом его жизнь в дальних гарнизонах.  Приедет она на лето в отпуск, ну два раза насилу заставит себя  прибрать могилку: выполоть сорняки, убрать мусор, который скапливался весной возле оград.  Почему? Она задумалась, вздохнула... Что ж оправдывать себя тем, что усопшие не любят, когда к ним часто ходят...

         Кладбищенский сторож (скорее всего, за небольшую плату, как водилось тут)  поливал  неподалёку молодые елочки, высаженные чьей-то заботливой рукой на недавнем захоронении.   Да и  как не поливать, жара палила такая с раннего утра, что всё живое  горело на солнце с утра до   вечера. Она позавидовала и густым елочкам, и яркому разноцветью, сохранившемуся в такую жару возле чужой могилки. Ирисы на могиле брата давно отцвели, и листья их пожелтели, а за другой зеленью ухаживать было некому.

         Как не странно, но на погосте такой жары не было... Татьяна   обратила внимание на то,  что  не было здесь и  городского ветра, и стояла такая тишина, что слышно   было даже собственные мысли. Теперь она знала, что этот тихий мир когда-то станет и её, и к оставшимся дням своим относилась бережно и экономно. Почему-то в сознании её все    родные  вдруг представились ей вместе, как на старой фотографии  в материнском  доме: и к живым присоединились и отец с многочисленной роднёй — на старом кладбище, и крёстная с племянниками, совсем детишками, погибшими в аварии  — на новом погосте, и бабушка, упокоенная неподалёку от могилки брата, и сам брат, и свекровь — все,  давно и недавно перешедшие  земную черту... Какими близкими и родными показались они ей сейчас, здесь, на боговой делянке, где и у неё будет когда-нибудь свой холмик с крестом. И вот именно такой крест, какой бы она хотела видеть и у себя на могилке, она и заметила  вчера  в магазине...   — Куплю, — решилась Татьяна.

        Ночью вдруг она спохватилась: крест-то этот не подойдёт к старенькой гробнице, будет смотреться аляповато,   нелепо торчать над маленькой старой оградкой... Она обмерла: "Что ж я делаю! Последняя копейка ребром скачет, а я такую напраслину задумала...".

       До утра  не спала, думала... И вспомнилось ей вдруг, как когда-то давно старший брат, еще студентом, вернувшись из стройотряда, подарил ей на свои заработанные деньги   красивый жёлтый отрез шерсти на платье. Больше она ничего, как ни старалась,  вспомнить не могла, но этот момент её давнишней жизни, её детская радость от внимания старшего брата,  вдруг настолько ярко вспыхнули  в  памяти, что она  впервые в жизни вдруг ощутила  всю его прежнюю заботу  о ней.

        Уже засыпая, она увидела рощу осокорей у маминого дома... Брат выносит невысокую деревянную лестницу,  у неё в руках бидон из-под молока. Это бабушка велела нарвать тополиных почек для лекарственной настойки.   Почки, крупные, блестящие,  твердо-плотные падают на дно бидона и быстро наполняют его. Мальчик крепко держит лестницу, и Татьяна спокойно и уверенно обрывает их. От рук и одежды, липких от душистой смолы,  — горьковатый запах вязкой клейковины. 

         Она увидела  узенький переулочек по дороге в школу, где возле каждого забора — свой тополь. Они  идут весной из  школы. Тяжёлый портфель не тянет руки, его легко несёт старший брат. Заметив, что сестра отстаёт, он садится на скамеечку под цветущим тополем с чуть развёрнутыми листочками,  ждёт. Под ногами — мохнатый ковёр из  пурпурно-красных серёжек. Она осторожно собирает их  под деревом, садится на скамеечку рядом с братом. Дома из этих серёжек она будет мастерить  нехитрые детские украшения. 

        И ещё она увидела  школьный двор в конце мая... По периметру узорчатой ограды — тополя, их высоченные тёмно-зелёные верхушки пропитаны солнцем. Солнечные блики золотят   желтую кору молодых побегов. До них  можно  дотянуться рукой на уроке, сидя за партой,  где прямо за окном растёт старый тополь, можно погладить светлую зелень  тоненьких трепетных веточек. Он шелестит беспокойно листвой, будто принимая участие в её школьной судьбе, спрашивает: "Ну как? У тебя всё в порядке?"  Она неосторожно высовывается  на перемене из окна класса ... "Та-а-ня-я!..  " — брат из школьного двора машет ей рукой, боясь, что сестрёнка выпадет из окна.

        Огромная волна горечи и боли нахлынула вдруг разом  на неё,  сбила  с волны памяти  и потащила в какой-то тёмный, глубокий омут вины и неосознанного до этой минуты страшного чувства раскаяния за то, что только теперь  почувствовала: брат  всегда любил её и заботился о ней. И вместе с этим  невыносимым чувством вины, что и она каким-то боком виновата в смерти родного человека, пришло долгожданное облегчение от того, что в эти секунды вдруг решился для неё  вопрос, который мучил её все эти годы, мучил неосознанно, слепо, безотчётно... 

       Утром,  ни о чём больше не раздумывая, она зашла в "Ритуал" и купила  понравившийся ей намогильный крест. Договорилась с продавцом об установке его на другой день и пошла домой, радуясь своей решимости.

      В шесть утра, взяв садовый инструмент и саженец, бережно завёрнутый в мокрую тряпицу, она уже была на погосте. Обойдя все родные могилки, выполола выросшую за последние дни   траву. Постояв у каждой оградки,  пошла к брату.  Она уже увидела, что крест  не подходит к старой оградке ни по форме, ни по рисунку, ни  по высоте, ни по цвету. Она зачем-то попросила подъехавшего из магазина рабочего, ловко открутившего  фотографию со старого  креста, снять размеры с оградки.

        Мастер привычно достал рулетку, обмерив длину оградки, заметил, что  можно приобрести  новую, побольше,  расстояние позволяет. И добавил, что не худо бы в образовавшееся пространство заказать ещё такие же по цвету и рисунку скамеечку и столик. Она и сама подумала, что это было бы славно, но стоял вопрос с деньгами, которых у неё уже не было.

         Приехали в мастерские, оказалось, оградка есть, одна-единственная, точно такая же, как крест, с тем же рисунком, что называется в стиль. "Ну, как меня ждала, — подумала Татьяна. И неожиданно решилась купить. Денег только-только хватало на оградку и оставались ещё деньги на билет в областной центр, откуда самолётом она должна была улететь домой. Она задумалась: "Домой. Странно...". 

         Все годы север был для неё только местом для работы, не домом. И она стремилась домой, сюда, два раза в год: зимой и летом. Ждала Рождества и летела домой. Зимой  — на самолёте, времени было  мало. Работала, считая дни, до лета и  уезжала  поездом. Летом северный отпуск был большим, и она экономила не время, а деньги. Так и жила. И только в последние годы  вдруг заметила, что север становится для неё домом, не отпускает, прорастая в ней. 

        Пока Виктор загружал купленное  в кузов машины, она прошлась по мастерской, рассматривая погостные памятники и  кресты, оградки и скамеечки,  столики и  надгробия, погребальные цветочные композиции. Наконец, погрузив крест и оградку, рабочие позвали  её в машину, и они поехали опять на кладбище.

       — Что, хозяйка, — спросили её один из рабочих, когда они приехали, —  так закопаем  всё или бетонировать будем, чтобы ночью, не дай Бог не утащил кто?

— А то у нас шалят, —  добавил второй, — будешь потом своё хозяйство по всем погостам разыскивать.

— А что бывает? — испугалась Татьяна.

— Бывает, что и девка рожает,  — хохотнул один из рабочих.

И Татьяна решилась: "Надо бетонировать".

— Ну, тогда готовь ещё тысячу к пятистам рублям,  — сказал первый и пошёл к машине за цементом.  Второй рабочий стал вытаскивать старый крест, и Татьяна вдруг с ужасом увидела, что он  приварен к надгробью.

— Что делать будем, хозяйка,  — спросил Виктор, подъехавший в старенькой легковушке, — можно крест с надгробья срезать, да только смотри, оно  уже всё проржавело, дешевле новое купить.

Татьяна схватилась за голову: денег уже не было. Но надо было давать ответ, и она сказала:

— Если по деньгам примерно одинаково, то, конечно, лучше надробие поставить такое же, новое.

— Ну, что ж,  — повеселел мастер,  — тогда надо ехать назад, смотреть. Только  у нас такого цвета надгробий нет, надо будет красить. Высохнет-то быстро, жара вон какая стоит, а вот доплатить придётся. Ещё пятьсот с тебя, хозяюшка.

— Красьте, — согласилась Татьяна, внутренне холодея. Она представила, что нужно просить Виктора, чтобы он подождал деньги до завтра, но хуже всего было идти просить деньги в долг. Родня была строгая, экономная,  обязательно поинтересуется, куда потратила прорву денег за отпуск, растратчица,   да не на пустое  ли  в долг просит. Брат — брат, сват — сват, а денежки не родня. Татьяне не хотелось почему-то рассказывать, чем она занималась в последние дни отпуска, но делать было нечего, надо идти просить.

        К полудню на могилке у брата были новые крест, надгробье и ограда. Всё было забетонировано, сделано крепко, на совесть. Могилка преобразилась, стала просторнее, наряднее, богаче.  "Хоть самой рядом с братом ложись, — удовлетворённо подумала Татьяна, глядя на увеличившееся пространство внутри оградки, —  как раз место для ещё одной могилки". Как ни странно, сегодня мысль эта её не испугала, а показалась ей самой обыкновенной, хоть и немного кощунственной: вроде как заживо себя хоронит.

         У кладбищенской ограды прямо напротив могилки по просьбе Татьяны рабочими была выкопана ямка под тополёк. Татьяна теперь порадовалась неудачному месту на краю погоста: на кладбище тополь не посадишь, а за оградой можно, и от могилки недалеко. Она посадила саженец, сходила в кладбищенскую сторожку за водой, полила деревце, решив, что в оставшиеся четыре дня будет ходить поливать саженец. Спохватившись, что идёт время, она,  пока рабочие носили в машину инструменты,  достав молитвослов, начала литию. Сегодня голос Татьяны звучал уже не скорбно, как в другие дни приходов на кладбище,  а   вдохновенно:

— Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная.

      Помолившись, она опять вспомнила, как весной они сидели с братом на скамейке под тополем, и  уже не просяще, а радостно скомандовала бригаде рабочих:

— Везите-ка мне, ребятки,  сюда ещё столик и скамейку.

— Это дело,  — сказал обрадованный Виктор, с неожиданным вниманием слушавший слова поминальной требы,  — но аминем квашни не замесишь, —  и назвал сумму, в которую обойдётся ей стол и скамейка с таким же рисунком, как крест и оградка. Но Татьяну уже ничего не пугало, и рабочие, даже не ругаясь, что им придётся уже в третий  раз ездить туда-сюда, умчались за востребованным. Им тоже надо было кормить семьи. 

       Установив и забетонировав стол и скамейку, рабочие предложили  подвезти её домой, но ей не хотелось  почему-то уходить сейчас, после всех трудов,   с кладбища, хотелось побыть здесь ещё,  присесть на новую скамеечку, посидеть, положив руки на новый стол,  на который когда-нибудь ещё долетят пурпурные серёжки её выросшего тополя, её тополиного детства,  где они с братом навсегда остались вдвоём.

        Она  неспешно полюбовалась зеленеющим вдали за кладбищенской оградой берёзняком, облаками, бегущими по небу, и подумала, что на следующий год она приедет сюда и обязательно посадит на могилке  цветы. Встав на коленки, она руками разровняла и утрамбовала потревоженную  вокруг надгробия   землю, сокрушаясь, что рабочие выкинули за оградку все ирисы, прибрала вокруг, завязала в узелок  полотна мотыжки и лопаты,  связала ленточкой черенки инструмента, чтобы удобнее было нести, взяла ведро, сложила в него тряпки,    постояла, любуясь сделанным,  и, не торопясь, пошла домой.

— Успели до заката, — подумалось Татьяне, и она перекрестилась, выходя из кладбищенских ворот. — Вот и ещё один летний день догорел...

         Она  оглянулась на тополёк... Его верхушки уже коснулись лучи опустившегося к горизонту солнца. Но оно уже не так слепило и обжигало, как днём.    Большое, оранжевое,   прощально сияя своими тёплыми лучами, солнце подсвечивало снизу облака, сверху  берёзовый лесок  и степную дорогу,  обещая покой и отдых после всех дневных забот, волнений  и трудов.

        "Завтра будет ясная погода", — подумала Татьяна, любуясь золотисто-оранжевой   зарёй и  дружной белоствольной  рощей. В памяти всплыли   старые деревья на центральной улице, беззащитные   под палящим дневным солнцем годовалые топольки. "Ничего,  они  ещё окрепнут, они ещё будут цвести... — решила  женщина.

         И она  вдруг впервые подумала, что так и должно  быть на земле: красота божьего мира, новые тополя. Горести, лишения... Неустанный труд и радость... И тихий вечер, и вечный покой... А на смену солнышку - ясные звёзды.

 - Не живём без света, - решила она, -   и жалиться нечего.