Живут слова, пока душа жива...  23.03.2018 19:19

Муза.

Тишина…сумерки… Я люблю эти часы ночного затишья, когда все звуки, все краски мира, тончайшие оттенки чувств обостряются, становятся тоньше, совершенней. Мы точно одни в целом городе, он кажется мёртвым, но мы знаем: он только спит. В это время понимаешь, в каком стремительном ритме мы живём. Некогда остановиться, оглянуться, задуматься, побыть наедине с собой.  Мы забываем, как шелестит трава и какое над головой необыкновенно звёздное небо! Мы стали жить без поэтических ассоциаций, стали забывать, что есть другой язык, удивительный язык сравнений и метафор…

Дорогие друзья, сегодня мы хотим приподнять вуаль времени и перенестись  вместе с вами в удивительный мир конца XIX — начала XX  столетия, который называют Серебряным веком русской поэзии. Поэты Серебряного века говорили о том, что было всегда: о духовных ценностях, о добре, о красоте, о душе, вечной и прекрасной. Они пытались выразить то, что было проблемой от века: «Как сердцу высказать себя, другому как понять тебя?»

Февраль, 1907г. Из письма Анны Горенко Штейну: «Я выхожу замуж за друга моей юности Николая Степановича Гумилёва. Он любит меня уже три года, и я верю, что моя судьба быть его женой. Люблю ли я его, я не знаю, кажется мне, что люблю…» 

Чтец. 

Когда лежит луна ломтем чарджуйской дыни

На краешке окна, и духота кругом,

Когда закрыта дверь, и заколдован дом

Воздушной веткой голубых глициний,

И в чашке глиняной холодная вода,

И полотенца снег, и свечка восковая

Горит, как в детстве, мотыльков сзывая,

Грохочет тишина, моих не слыша слов, —

Тогда из черноты рембрандтовских углов

Склубится что-то вдруг и спрячется туда же,

Но я не встрепенусь, не испугаюсь даже.

Здесь одиночество меня поймало в сети.

Хозяйкин черный кот глядит, как глаз столетий,

И в зеркале двойник не хочет мне помочь.

Я буду сладко спать. Спокойной ночи, ночь. 

Муза. А вот и сам Николай Гумилёв. Лёгок на помине. Некоторые его считают чудаком. У всех ещё на слуху его дуэль с Волошиным из-за поэтессы Елизаветы Дмитриевой. Гумилёва обвинили в отсутствии благородства, а этого Николай Семёнович стерпеть не мог. Он потребовал дуэли и хотел стреляться с пяти шагов до смертельной пули. Но, слава Богу, дуэль закончилась благополучно. Говорят, он недавно вернулся из африканского путешествия и уже бредит новой экспедицией в Абиссинию. Он предлагал Вячеславу Иванову ехать вместе, соблазняя экзотикой. Николай Степанович, прочтите нам своего «Жирафа».

Чтец. 

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далёко, далёко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф. 

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится только луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озер. 

Вдали он подобен цветным парусам корабля,

И бег его плавен, как радостный птичий полет.

Я знаю, что много чудесного видит земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот. 

Я знаю веселые сказки таинственных стран

Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,

Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя. 

И как я тебе расскажу про тропический сад,

Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.

Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

                                                             («Жираф»)

Муза. О блоковской «Прекрасной Даме» много гадали. Хотели видеть в ней то Жену, облечённую в солнце, то Вечную Женственность, то символ России. А вам не кажется, что если поверить в то, что эта девушка, в которую впервые был влюблён поэт, то сам образ, сделавшись ближе, станет ещё чудесней и бесконечно выиграет от этого. 

Чтец. 

Как день, светла, но непонятна,
 Вся — явь, но — как обрывок сна,
 Она приходит с речью внятной,
 И вслед за ней — всегда весна.
 Вот здесь садится и болтает.
 Ей нравится дразнить меня
 И намекать, что всякий знает
 Про тайный вихрь ее огня.
 Но я, не вслушиваясь строго
 В ее порывистую речь,
 Слежу, как ширится тревога
 В сияньи глаз и в дрожи плеч.
 Когда ж дойдут до сердца речи,
 И опьянят ее духи,
 И я влюблюсь в глаза и в плечи,
 Как в вешний ветер, как в стихи, —
 Сверкнет холодное запястье,
 И, речь прервав, она сама
 Уже твердит, что сила страсти —
 Ничто пред холодом ума!..  

Муза. Вы видите вон там за столом мрачно-язвительного человека? Поглядите, какая у него смешная и свирепая физиономия!  Это Саша Чёрный. Писатели-современники отмечали, что такого оригинального, смелого, буйного лирика-юмориста с такой комически-унылой маской на лице не появлялось на российском Парнасе до времён почти что незапамятных. Женщины говорят, что он высмеивает в своих стихах пороки и глупость. Но пройдут годы, и Шостакович напишет музыку на циклы его лирических стихов. 

Чтец. 

Вчера мой кот взглянул на календарь

И хвост трубою поднял моментально,

Потом подрал на лестницу как встарь,

И завопил тепло и вакханально:

"Весенний брак, гражданский брак

— Спешите, кошки, на чердак!"

И кактус мой — о, чудо из чудес! —

Залитый чаем и кофейной гущей,

Как новый Лазарь, взял да и воскрес

И с каждым днем прет из земли все пуще.

Зеленый шум... Я поражен,

"Как много дум наводит он!"

Уже с панелей слипшуюся грязь,

Ругаясь, скалывают дворники лихие,

Уже ко мне зашел сегодня "князь",

Взял теплый шарф и лыжи беговые...

"Весна, весна! — пою, как бард, — 

Несите зимний хлам в ломбард".

Сияет солнышко. Ей-богу, ничего!

Весенняя лазурь спугнула дым и копоть.

Мороз уже не щиплет никого,

Но многим нечего, как и зимою, лопать...

Деревья ждут... Гниет вода,

И пьяных больше, чем всегда.

Создатель мой! Спасибо за весну!

Я думал, что она не возвратится, — 

Но... дай сбежать в лесную тишину

От злобы дня, холеры и столицы!

Весенний ветер за дверьми...

В кого б влюбиться, черт возьми?

                            («Пробуждение весны») 

Муза. Он приходил сюда всегда перед вечером, тихий, даже грустный, Читал свои стихи. Несмотря на присутствие поклонниц держался просто — никакого театра. Стихи его очень до нас тогда доходили. Помню, в один зеленовато-сиреневый вечер, вернее, в сумерки, пришёл он к нам в эту арбатскую квартиру в настроении особенно лирическом. Бальмонт окинул нас задумчивым взглядом, сказал негромко: «Я прочту вам нечто из нового моего». 

Чтец.

То, что люди называли по наивности любовью,

То, чего они искали, мир не раз окрасив кровью,

Эту чудную Жар-Птицу я в руках своих держу,

Как поймать ее, я знаю, но другим не расскажу.

Что другие, что мне люди! Пусть они идут по краю,

Я за край взглянуть умею и свою бездонность знаю.

То, что в пропастях и безднах, мне известно навсегда,

Мне смеется там блаженство, где другим грозит беда.

День мой ярче дня земного, ночь моя не ночь людская,

Мысль моя дрожит безбрежно, в запредельность убегая.

И меня поймут лишь души, что похожи на меня,

Люди с волей, люди с кровью, духи страсти и огня!

(«Жар-птица») 

Муза. Сейчас много говорят о Северянине. Кстати, он сегодня здесь. Московские газетчики устроили облаву на него из-за того, что Лев Толстой прочёл его стихи и пришёл в ярость. Пресса подняла вой  и дикое улюлюканье и сделала его сразу известным на всю страну. Теперь все журналы охотно печатают его стихи. Игорь Васильевич, вы прочтёте нам сегодня что-нибудь? 

Чтец. 

У моря и озер, в лесах моих сосновых,

Мне жить и радостно, и бодро, и легко,

Не знать политики, не видеть танцев новых

И пить, взамен вина, парное молоко.

В особенности люб мне воздух деревенский

Под осень позднюю и длительной зимой,

Когда я становлюсь мечтательным, как Ленский,

Затем, что дачники разъехались домой.

С отъездом горожан из нашей деревеньки

Уходит до весны (как это хорошо!)

Все то ходульное и то «на четвереньках»,

Из-за чего я сам из города ушел…

Единственно, о чем взгрустнется иногда мне:

Ни звука музыки и ни одной души,

Сумевшей бы стиха размер расслышать давний

Иль новый — все равно, кто б о стихе тужил.

Здесь нет таких людей, и вот без них мне пусто:

Тот отрыбачил день, тот в поле отпахал…

Как трудно без души, взыскующей искусства,

Влюбленной в музыку тончайшего стиха!

Доступность с простотой лежат в моих основах,

Но гордость с каждым днем все боле мне сродни:

У моря и озер в лесах моих сосновых

Мы с Музой радостны, но в радости — одни.

(«У моря и озер…») 

Муза. Молодая женщина, что стоит рядом с Валерием Брюсовым — Марина Цветаева. Просто одержима поэзией. Кстати, он и открыл публике имя Марины Цветаевой. Она прослушала курс истории старофранцузской литературы в Сорбонне. Совсем недавно она вернулась из Коктебеля, где гостила у Максимилиана Волошина, там поэтесса познакомилась с будущим мужем — Сергеем Эфроном. Марина готовит к печати свою книгу «Волшебный фонарь».  

Чтец Валерий Брюсов – чтецу Марине Цветаевой. 

Ты — женщина, ты — книга между книг,

Ты — свернутый, запечатленный свиток;

В его строках и дум и слов избыток,

В его листах безумен каждый миг.

Ты — женщина, ты — ведьмовский напиток!

Он жжет огнем, едва в уста проник;

Но пьющий пламя подавляет крик

И славословит бешено средь пыток.

Ты — женщина, и этим ты права.

От века убрана короной звездной,

Ты — в наших безднах образ божества!

Мы для тебя влечем ярем железный,

Тебе мы служим, тверди гор дробя,

И молимся — от века — на тебя!

                                                  («Женщине»)  

Чтец Марина Цветаева – чтецу Валерию Брюсову. 

Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,

Оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес,

Оттого что я на земле стою — лишь одной ногой,

Оттого что я тебе спою — как никто другой.

Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,

У всех золотых знамен, у всех мечей,

Я ключи закину и псов прогоню с крыльца —

Оттого что в земной ночи я вернее пса.

Я тебя отвоюю у всех других — у той, одной,

Ты не будешь ничей жених, я — ничьей женой,

И в последнем споре возьму тебя — замолчи! —

У того, с которым Иаков стоял в ночи.

Но пока тебе не скрещу на груди персты —

О проклятие! — у тебя остаешься — ты:

Два крыла твои, нацеленные в эфир, —

Оттого что мир — твоя колыбель, и могила — мир! 

Муза. Позвольте вам представить скромного, но очень талантливого крестьянского поэта Сергея Есенина, давайте попросим его почитать нам свои стихи. 

Чтец берёт Музу за руку, усаживает рядом. 

Чтец. 

Дорогая, сядем рядом,
 Поглядим в глаза друг другу.
 Я хочу под кротким взглядом
 Слушать чувственную вьюгу.

Это золото осеннее,
 Эта прядь волос белесых —
 Всё явилось, как спасенье
 Беспокойного повесы.

Я давно мой край оставил,
 Где цветут луга и чащи.
 В городской и горькой славе
 Я хотел прожить пропащим.

Я хотел, чтоб сердце глуше
 Вспоминало сад и лето,
 Где под музыку лягушек
 Я растил себя поэтом.

Там теперь такая ж осень...
 Клён и липы в окна комнат
 Ветки лапами забросив,
 Ищут тех, которых помнят.

Их давно уж нет на свете.
 Месяц на простом погосте
 На крестах лучами метит,
 Что и мы придём к ним в гости,

Что и мы, отжив тревоги,
 Перейдём под эти кущи.
 Все волнистые дороги
 Только радость льют живущим.

Дорогая, сядь же рядом,
 Поглядим в глаза друг другу.
 Я хочу под кротким взглядом
 Слушать чувственную вьюгу. 

Муза. А вот и Зинаида Гиппиус — надменная и меланхоличная особа в декадентской повязке с брошкой. Её творчество многие воспринимают как альфу и омегу русского декадентства. Необыкновенно энергична, придирчива и высокомерна.  Дерзить людям, провоцировать всех, вводить в краску — её любимые развлечения. А стихи — просто прелесть. 

Чтец. 

Любовь, любовь... О, даже не ее —
 Слова любви любил я неуклонно.
 Иное в них я чуял бытие,
 Оно неуловимо и бездонно.
 
 Слова любви горят на всех путях,
 На всех путях — и горных и долинных.
 Нежданные в накрашенных устах,
 Неловкие в устах еще невинных,
 
 Разнообразные, одни всегда 
 И верные нездешней лжи неложной,
 Сливающие наши «нет» и «да»
 В один союз, безумно-невозможный, —
 
 О, всё равно пред кем, и для чего,
 И кто, горящие, вас произносит!
 Алмаз всегда алмаз, хотя его
 Порою самый недостойный носит.
 
 Живут слова, пока душа жива.
 Они смешны — они необычайны.
 И я любил, люблю любви слова,
 Пророческой овеянные тайной.

                                  («Слова любви») 

Муза. Фигура за шахматным столом — Владимир Набоков. Редкий умница. Обожает спорт, шахматы и в совершенстве владеет английским языком. Прекрасно образован.  Окончил одно из лучших учебных заведений Петербурга — Тенишевское училище. 

Чтец. 

Ее душа, как свет необычайный,
 как белый блеск за дивными дверьми,
 меня влечет. Войди, художник тайный,
 и кисть возьми.
 
 Изобрази цветную вереницу
 волшебных птиц, огнисто распиши
 всю белую, безмолвную светлицу
 ее души.
 
 Возьми на кисть росинки с розы чайной
 и красный сок раскрывшейся зари.
 Войди, любовь, войди, художник тайный,
 мечтай, твори. 

Муза. Молодой человек, стоящий рядом с Гиппиус, — Борис Пастернак. Его музыкальные сочинения удостоились похвалы самого Скрябина, и ему предсказывают большое композиторское будущее. 

Чтец. 

Любить — идти, — не смолкнул гром,
 Топтать тоску, не знать ботинок,
 Пугать ежей, платить добром
 За зло брусники с паутиной. 

Пить с веток, бьющих по лицу,
 Лазурь с отскоку полосуя:
 «Так это эхо?» — и к концу
 С дороги сбиться в поцелуях. 

Как с маршем, бресть с репьем на всем.
 К закату знать, что солнце старше
 Тех звезд и тех телег с овсом,
 Той Маргариты и корчмарши. 

Терять язык, абонемент
 На бурю слез в глазах валькирий,
 И, в жар всем небом онемев,
 Топить мачтовый лес в эфире. 

Разлегшись, сгресть, в шипах, клочьми

Событья лет, как шишки ели:

 Шоссе; сошествие Корчмы;
 Светало; зябли; рыбу ели. 

И, раз свалясь, запеть: «Седой,
 Я шел и пал без сил. Когда-то
 Давился город лебедой,
 Купавшейся в слезах солдаток. 

В тени безлунных длинных риг,
 В огнях баклаг и бакалеен,
 Наверное и он — старик
 И тоже следом околеет». 

Так пел я, пел и умирал.
 И умирал и возвращался
 К ее рукам, как бумеранг,
 И — сколько помнится — прощался. 

Муза. Вон тот громадный угловатый юноша в углу — Маяковский. Он уже заполнил до отказа бархатным свои рыком душный зал. Его слушают очень внимательно. Многие восхищаются его стихами. Присоединимся и мы к его поклонникам. 

Чтец.

Послушайте!
 Ведь, если звезды зажигают —
 значит — это кому-нибудь нужно?
 Значит — кто-то хочет, чтобы они были?
 Значит — кто-то называет эти плево́чки жемчужиной?
 И, надрываясь
 в метелях полу́денной пыли,
 врывается к богу,
 боится, что опоздал,
 плачет,
 целует ему жилистую руку,
 просит —
 чтоб обязательно была звезда! —
 клянется —
 не перенесет эту беззвездную му́ку!
 А после
 ходит тревожный,
 но спокойный наружно.
 Говорит кому-то:
 «Ведь теперь тебе ничего?
 Не страшно?
 Да?!»
 Послушайте!
 Ведь, если звезды
 зажигают —
 значит — это кому-нибудь нужно?
 Значит — это необходимо,
 чтобы каждый вечер
 над крышами
 загоралась хоть одна звезда?!

Муза. Возле Маяковского — группа футуристов. Они всегда ходят вместе. Среди них — Владимир Хлебников.  Большой оригинал. Склад  личности — гениальный. Вы слышали манифест футуристов «Пощёчина общественному вкусу»? Они предлагают сбросить поэзию прошлого с «корабля современности». Владимир! А почему вы называете себя Велимиром? 

Чтец. Мне гораздо приятнее подписывать стихи этим именем. 

Мне гораздо приятнее
 Смотреть на звезды,
 Чем подписывать смертный приговор.
 Мне гораздо приятнее
 Слушать голоса цветов,
 Шепчущих «это он!»,
 Когда я прохожу по саду,
 Чем видеть ружья,
 Убивающих тех, кто хочет
 Меня убить.
 Вот почему я никогда,
 Никогда
 Не буду Правителем!

                              («Отказ») 

Муза. Я думаю, что эти стихи ещё предстоит оценить потомкам. А мы с вами послушаем стихи Осипа Мандельштама. В них — та же прекрасная ясность, как и у его духовных учителей Иннокентия Анненского и Владислава Ходасевича. 

Чтец.

Невыразимая печаль
Открыла два огромных глаза,
Цветочная проснулась ваза
И выплеснула свой хрусталь.

Вся комната напоена
Истомой — сладкое лекарство!
Такое маленькое царство
Так много поглотило сна.

Немного красного вина,
Немного солнечного мая —
И, тоненький бисквит ломая,
Тончайших пальцев белизна. 

Муза. Третий слева с большим чёрным крестом — Андрей Белый. Молод, златокудр, голубоглаз и в высшей степени обаятелен. Он всё ещё переживает свой уход от Нины Петровской. Нет, он не разлюбил её, он бежал от соблазна, чтобы её земная любовь не запятнала его чистых риз. Брюсов предложил ей свой союз против Белого, и теперь они вместе занимаются оккультными науками, спиритизмом и чёрной магией. 

Чтец. 

Был тихий час. У ног шумел прибой.

Ты улыбнулась, молвив на прощанье:

"Мы встретимся... До нового свиданья..."

То был обман. И знали мы с тобой,

что навсегда в тот вечер мы прощались.

Пунцовым пламенем зарделись небеса.

На корабле надулись паруса.

Над морем крики чаек раздавались.

Я вдаль смотрел, щемящей грусти полн.

Мелькал корабль, с зарею уплывавший

средь нежных, изумрудно-пенных волн,

как лебедь белый, крылья распластавший.

И вот его в безбрежность унесло.

На фоне неба бледно-золотистом

вдруг облако туманное взошло

и запылало ярким аметистом.

                                  («Любовь») 

Муза. Поэты обыкновенно говорят об одном из трёх: или о страдании, или о смерти, или о красоте… Но всё в их стихах — Любовь… 

От автора.

      То время, те два десятилетия начала прошлого века были особенными. Я сделала для себя маленькое открытие: Поэзия не умирает. Она не исчезает никогда. До тех пор, пока мы её не теряем или не убиваем в себе. Она не зависит от времени. Быть может, это и есть бессмертие. Во всяком случае, какая-то часть его. Конечно, не для всех… Не для всех…  Только для тех поэтов, кому она была дана как светлый дар, как живое состояние души…

     Бег времени их судеб трагичен. Вечный покой обрели на чужбине Зинаида Гиппиус, Игорь Северянин, Константин Бальмонт, Владимир Набоков, Владимир Ходасевич. Слишком рано надорвалось от тягот и лишений сердце Александра Блока. Умер в застенках ГУЛАГа Осип Мандельштам. Трагически ушли из жизни Марина Цветаева, Сергей Есенин, Владимир Маяковский. Был расстрелян Николай Гумилёв. Клеймом внутренних эмигрантов отмечена вся жизнь Анны Ахматовой, Бориса Пастернака.

     Но их поэзия не только не умирает, но и не убывает в душе до последних дней. А потом переходит к тому, кто будет достоин принять её.

     Пока мы помним — всё живёт. И будет жить! 

На авансцену выходят все чтецы.

Муза. 

Творенье может пережить творца:

Творец уйдёт,

                  Природой побеждённый 

Однако образ, им запечатлённый,

Веками будет согревать сердца!

 Занавес.